В прошлый раз мы изложили всю предысторию борьбы алжирского народа за независимость, завершив рассказ огромной важности эпизодом – восстанием 8-17 мая 1945. Значимость его не столько в практической плоскости – по итогам боёв не изменился ни правовой статус колонии, ни материальное положение жителей Алжира и их социальное расслоение, не возникло
В прошлый раз мы изложили всю предысторию борьбы алжирского народа за независимость, завершив рассказ огромной важности эпизодом – восстанием 8-17 мая 1945. Значимость его не столько в практической плоскости – по итогам боёв не изменился ни правовой статус колонии, ни материальное положение жителей Алжира и их социальное расслоение, не возникло крупного политического движения, как в Северной Африке, так и в метрополии, не было широкого международного резонанса, но сфере психологии. Настало царство взаимного напряжённого недоверия и ожидания… чего-то. Если до 1945 при прочих равных нельзя было говорить об антагонизме между алжирцами арабо-берберского происхождения и пье-нуар, то теперь его невозможно было не заметить. То же – в отношении к власти, к континентальной Франции, к Парижу. Прежде, хотя особенной любви к французам, конечно, алжирцы не испытывали, говорить о массовом стремлении к независимости тоже явно не приходилось. Как ранее писалось, Алжир здесь сильно уступал многим другим колониям, в том числе и французским. Теперь среди коренных алжирцев желание устранить французов было преобладающим. И не просто так, а всего лучше – отомстив за пролитую кровь и за расстрелянные надежды победного мая...